Хохот de profundis

Андрей Бычков. Нано и порно: Роман, рассказы.– М.: Гелеос, 2010. – 288 с.

«Нано и порно» я выдвигал в этом году на премию «Национальный бестселлер». Вскоре после этого рукопись, пролежавшая больше года в издательстве «Гелеос», была наконец издана. Не знаю, связаны ли эти два события. Андрей Бычков считает, что связаны. Если так, то от премий есть какая-то польза, хотя в это и сложно поверить.

Но оправдываться все равно придется. Почему я номинировал именно «Нано и порно»?

Я бы мог сказать, что номинировал роман, не читая. Собственно, так и поступают настоящие профессионалы. Этим (то бишь профессиональным цинизмом) и отличаются от любителей-книгочеев. Но не буду прибегать к столь изощренной защите.

Во-первых, что касается названия. Роман Андрея Бычкова чем-то похож на «Порнографию» Витольда Гомбровича: в нем трудно отыскать порно и еще сложнее нано. Впрочем, при чрезмерно развитом ассоциативном мышлении лучше вообще не иметь дело с литературой. Судите сами: «Истирая стратосферу о наждак звезд, истирая наносферу о пиджак звезд, как потомок отца своего и как сын своего сына Звездох┘й поднимался в черные хаосы. Как человек с короной на голове, венец бесчестья и славы, посмертное половодье семени, зрячая течка огня и несокрушимые отныне железные сопла» (это начало второй части романа).

Многие художники были паладинами возвышенного, облагороженного Танатоса... Альфред Кубин. Вечный пламень, 1900. Музей современного искусства, Нью-Йорк

Во-вторых, да, обсценная лексика есть. Но обсценная лексика – это прием в ряду других приемов, хотя многие с этим и не согласятся. Как эпитет, метафора или, например, сравнение обсценная лексика может быть уместна и художественно оправданна. И наоборот.

Главный герой романа Алексей Петрович Осинин по усиленному настоянию жены подвергает себя психоанализу. Психоаналитик Альберт Рафаилович обнаруживает у него классический эдипов комплекс, но, как выясняется, бессилен помочь. Осинин решает разыскать своего покойного отца (почему-то «закованного в центре Земли»). С этого момента, в общем-то, связный сюжет размывается, превращается на первый взгляд в хаотическое мельтешение картин. Но, если присмотреться, оказывается, что это отнюдь не беспорядочное мельтешение, а скорее калейдоскопическое, то есть проникнутое внутренней логикой, симметрией. Динамика при этом сохраняется, отчего роман читается на одном дыхании.

Осинина почему-то заносит в Индию, в самолете он знакомится со стюардессой-индианкой. Потом в гостинице закусывает разноцветным рисом за одним столиком с четырьмя слонами, «чьи чешуйчатые головы были укутаны разноцветными тюрбанами». Изрядно помучив, слоны сбрасывают героя в сточную яму, куда к нему приходит та самая индианка, оказывающаяся, как вы догадались, храмовой проституткой Девадаси и вообще «последней женщиной на Земле».

После совершенно невероятных приключений в подобном духе Осинин оказывается в индийском городе Кхаджурахо (для справки: этот город известен своими древними храмами, которые украшают утонченные настенные скульптуры эротического характера), где наконец приступает к рытью шахты, чтобы достигнуть центра Земли. Поскольку в Кхаджурахо не нашлось отбойного молотка, герой работает то киркой, то ломом, то лопатой, а вырубленную породу в ведре с помощью блока отправляет наверх. Таким способом Осинин планирует добраться до цели за девять месяцев. Постепенно мы убеждаемся, что «психотическое» путешествие в центр Земли – это постепенно припоминание героем всей своей жизни в обратном порядке: от школы к детскому саду («Алексей Петрович вспомнил детский сад, где его оставляли на семидневку, рядом раскинулся аэропорт, и иногда в окно заглядывали стрекозы-вертолеты, воспитательница любила сказки про казни. А вокруг уже распадался уран и изотопы калия, становилось все горячее, горячее и еще горячее┘»), от детского сада к рождению и, наконец, к зачатию.

Последняя цитата, и больше не буду вас мучить: «Теперь Осинин уменьшался, как Алиса в Стране чудес. Он постепенно превращался в протоплазму, он с удивлением наблюдал в себе рассасывание сердца, печени, желудка┘ Воплощаясь в адгезию, из которой появляется человеческий эмбрион, Алексей Петрович вычерпывал внешнюю жидкую часть ядра чайной ложечкой. Ведро давно уже стало величиной со стакан, а веревка истончилась до толщины лески. Вскоре стали различимы молекулы, они складывались в белковые цепочки, из которых теперь состоял Алексей Петрович┘»

Я обещал вас больше не мучить, но не могу отказать себе в этом удовольствии: «Загорелись миллионы градусов до нашей эры. Нажали тысячи атмосфер добра. Треснула неимоверная спрессованность зла. Полетели ошметки слов. Идея блеснула <┘>

В самом центре Земли зияла маленькая дырочка. Планета тихо вращалась вокруг оси.

«Отец там».

Тонкие струйки пыли вихреобразно исчезали в отверстии. Осинин достал сигарету и закурил, завороженно вглядываясь в свастичные вихри и прислушиваясь к тому, как тихо вращается Земля. Затянувшись в последний раз, он затушил сигарету о подошву ботинка и┘ заглянул в дырочку».

Что же Осинин там увидел? Этого я вам не скажу. Я же обещал вас больше не мучить. Читайте роман.

Почти уверен, что этот роман – самотерапия. И почти уверен, что картины, которые рисует Бычков, способны оказать терапевтическое действие на читателя. А вторая часть романа (1/5 объема) – это настоящий аттракцион. Хохот de profundis.

Так сейчас не пишут. Такой роман не понравится нашей гугнивой критике. В шорт-лист «Нацбеста» он не попал. Что, собственно, и следовало ожидать.

И вообще, если вы не знаете, у нас сейчас «новый реализм». Бычков явно не ко двору. Но «новый реализм» не навсегда. Он представляет собой реакцию на 90-е и связан с текущим политическим похолоданием. В этом смысле, каких бы оппозиционеров ни строили из себя «новые реалисты», они и движение «Наши» – это одна борьба. Они, если можно так сказать, стилистические близнецы. Но когда-нибудь «новый реализм» смоет точно так же, как смыло «постмодернизм» (вернее то, что за него выдавалось). Тогда воцарится какая-то новая форма контрреализма и вспомнят о писателях, подобных Бычкову.

В одном я не согласен с Бычковым. В духе позднего Фрейда он представляет развитие литературы, да и общества в целом, как борьбу Эроса и Танатоса. Настоящая литература, дескать, живет силами Эроса. Это созидательное, фонтанирующее, оргазмическое начало. Но живительному порыву противостоят мертвящие, косные, разрушительные силы Танатоса, импотенция в широком смысле этого слова, рак простаты, – это коррумпированные премии, безмозглые критики, чванливые литфункционеры и т.д.

Что меня всегда поражало в одиозной литературной публике – это ее поразительная витальность, жадная погруженность в «здесь и сейчас», социальная адаптированность, оптимизм и жизнелюбие. А настоящий художник – он почти всегда немного асоциален, депрессивен, угнетен. Он – паладин возвышенного и облагороженного Танатоса, держащий круговую оборону от настырных, беспринципных и прилипчивых сил Эроса. От жизнелюбивой, похотливой, озабоченной литературной саранчи.

Такая вот нигилемма.