Михаил Бойко Юрий Арабов. Солнце. СПб.: Сеанс; Амфора, 2006. – 511 с.
Александр Сокуров, как говорят, ненавидит зрителя, и тот отвечает ему взаимностью┘ Юрий Арабов – сценарист почти всех фильмов Сокурова – напротив, любит своего читателя, и у читателя, наконец, появилась возможность отплатить ему сторицей. Киносценарии знаменитой трилогии «Молох» («Мистерия горы»), «Телец» («Приближение к раю») и «Солнце» доступны в книжном издании┘
Арабов не просто великий сценарист, безумный и талантливый, как полагается, но, что более важно, методичный. Что, в сущности, отличает талант от гения, как неумение работать садовыми ножницами?.. Арабову разлинованность английского парка милее буйства тропического леса, а запеленатость Ле Кобюзье – волдырчатости Антонио Гауди. Отсюда стремление объединить расходящиеся исторические идеи в одну логическую конструкцию, подобрать свободно болтающиеся концы┘
Сколько говорилось об артистическом даровании Адольфа Гитлера, выкроившего свою жизнь по вагнеровской кальке и сошедшего в ад под оглушительные каскады «Нибелунгов». Никто лучше Юрия Арабова не разглядел за букетами крапивы, застольной болтовней и ребяческим фанфаронством а-ля Вагнер источник первобытной профетической мощи. Для Арабова судьба Гитлера исполнена почти ветхозаветного звучания. Это и Адам, родоначальник человеческой сверхрасы, и царь Саул, народный избранник, предавшийся темным силам, и Иезекииль, самый беспощадный и аскетичный из ветхозаветных пророков. Потому «Молох», а не «Зигфрид»┘
«К Ленину у меня всегда было отношение двойственное. Меня примиряет с ним болезнь. Болезнь – как возможность осознания человеком своих ошибок и грехов и, возможно, его покаяние», – предуведомляет Арабов. Гитлер – квинтэссенция зла, озеро Коцит, абсолютный нуль температуры. Даже любимое слово Гитлера «eiskalt» означает «холодный, как лед». Ленин – следующая ступень оттаивания, на которой появляется возможность покаяния, но еще не само покаяние. Вождь угнетенного класса – жалкая и немощная личность, охотящаяся из воображаемого ружья за утками, стонущая под мокрым полотенцем, воющая на Луну и мечтающая о яде как последнем жесте дружеского участия, но все же вызывающая не сочувствие, а омерзение, как взятая в руки морская пакость ┘
«С точки зрения метафизики смерть является недоказанным фактом, – убеждает доктор-искуситель умирающего. – Вы выздоровеете, когда можете умножить семнадцать на двадцать два!..» Умножить можно столбиком, а можно медленным постепенным сложением. Умножить сложением оказывается проще, но это значит предать свои высшие способности, мечту о сверхчеловечности, способности своего мозга┘ «А можно ведь вообще жить без мозга. Бывает, что при вскрытии под черепной коробкой оказывается слизь┘» – доверительно сообщает доктор то, что обнаружится постфактум... В том-то и дело, что число 374 имеет такое же отношение к выздоровлению, как марксизм к пролетариату┘
Наконец, третья ступень – император, сын солнца Хирохито, полное ничтожество┘ В то время как призраки Хиросимы и Нагасаки врываются в лабораторию выпускника Кембриджа, микадо препарирует краба. Американский главнокомандующий давится табачным дымом и плюется, фотожурналисты ржут над японским Чарли Чаплином. Сложно ожидать покаяния от курицы, похожей на слежавшуюся грязную вату. Микадо отрекается от божественного сана. Но это не покаяние. Невозможно раскаяться на 36,6 процента. «В культуре Востока нет понятий страдание и покаяние┘ Для меня нет ничего более чуждого», – заключает Арабов.
Это трилогия не о власти, а о бегстве от покаяния. Интеллектуальный аристократизм до конца не изменяет Арабову и позволяет констатировать, что самая интимная мечта человечества – о нравственном миропорядке – не имеет публичного аспекта. Пинцет отскакивает от панциря. Зал погружается во тьму, и загорается экран. Но это уже кинематограф: «Будильник разбудил ее в шесть часов утра. Сквозь тяжелые шторы в комнату протискивался холодный хрусталь утра и освещал картину, висевшую на противоположной от кровати стене. Картина называлась┘»
