Михаил Бойко
Ну разве это второй Дантес?..
Д.И.Писарев. Фотография 1865 года. Институт русской литературы РАН, СПб.
Угадайте, какого современного литературного критика я имею в виду.
Подсказка. Ему не исполнилось и 27 лет, но каждый год в литературных журналах выходит более десятка его статей, если так можно назвать довольно объемные исследования. Отзывается на все социально значимые литературные произведения года. Задирист. Занозист. То и дело впадает в обличительный пафос. Не испытывает ни малейшего пиетета к общепризнанным авторитетам. Постоянный участник протестных акций. Несколько лет провел в тюрьме за брошюру с призывом к неконституционной смене власти. Активно интересуется современным естествознанием и историческими теориями, проблемой зарождения жизни на Земле, перспективами нанотехнологий, текущим экономическим кризисом и реформой системы образования.
Правильно. Ни один современный литературный критик не подходит под это описание. Но, возможно, именно так выглядела бы биография смельчака, который захотел бы сегодня повторить путь Дмитрия Писарева.
«Только не надо про Писарева!» – воскликнете вы и швырнете на сукно свои козыри: 1) вульгарный социологизм, 2) антиэстетизм, 3) покушение на «наше все» (то бишь Пушкина).
Что ж, пройдемся по пунктам обвинения в адрес пылкого юноши, который, прожив менее 30 лет, обессмертил свое имя, подобно Новалису, Михаилу Лермонтову, Эваристу Галуа, Николаю Добролюбову, Лотреамону, Семену Надсону, Отто Вейнингеру...
1. Литературовед Игорь Виноградов в свое время пришел к выводу, что «у нас будет настоящая критика только тогда, когда будут настоящие критики, а настоящими наши критики будут только тогда, когда они будут способны влиять на литературу и общество и не как критики» («Диалог Белинского и Достоевского», 1986). Критерий верный, хотя автор приведенной цитаты под него и не подпадает. Зато под него подпадают знаменитые критики XIX века – по крайней мере от Белинского до Михайловского и Розанова.
Больше всего в Писареве поражают не его плодовитость и хлесткость, а незаурядная разносторонность. Рецензии на произведения Тургенева, Гончарова, Чернышевского, Толстого, Достоевского чередовались у него с трактатами об умственной жизни средневековой Европы, открытиях Томаса Гексли, материалистических воззрениях Якоба Молешотта, исторической роли и политической системе князя Меттерниха, идеализме Платона, экономических причинах французской революции, исторических идеях Огюста Конта, мыслителях эпохи Просвещения и т.д. При таком размахе случались и просчеты, скажем, вмешательство в спор между энтерогенистами (сторонниками самозарождения) и последователями Луи Пастера на стороне энтерогенистов («Подвиги европейских авторитетов», 1865).
Начиная с Белинского как-то завелось, что практически каждое литературное десятилетие проходит под знаком того или иного критика. Критиком № 1 «лихих» 90-х был, конечно, Вячеслав Курицын. Успех Курицына во многом объясняется тем, что он выступал в роли конферансье постмодернизма. Как ни относиться к этому течению, надо признать, что над ним потрудились ведущие интеллектуалы Европы и что, конечно, это не только мировоззрение, но и метод.
Критик № 1 нулевых годов – это, пожалуй, Лев Данилкин. Идейное оснащение тут, правда, поскромнее: доморощенная идея «русской хтони» и теория «длинного хвоста» (long tail) Криса Андерсона. Но дар обобщения, способность к методическому мышлению у Данилкина, без сомнения, присутствуют.
Самый животрепещущий вопрос: кто будет критиком № 1 «однодесятников»? Кандидатуры есть. Но когда останавливаешься на ком-то, вскоре понимаешь: хуже всего, что это не худший вариант.
Не исключено, что нас ждет хаотическое раздолье невнятной вкусовщины, отсутствие всякого метода и ответственности за высказывание, ярмарка тщеславия, на которой каждый будет стремиться сбрендить что-нибудь полояльнее и показистее. В любом случае это будет теоретическая нищета, по сравнению с которой вульгарный социологизм и утилитаризм Писарева – это настоящее интеллектуальное пиршество.
2. Теперь что касается антиэстетизма. Психологические мотивы постоянных эскапад против «фешенебельного и педантического эстетизма» так ясно прочитываются в биографии Писарева и его статьях, что едва ли кто воспринимал эту позу серьезно, кроме людей с похожей жизненной траекторией. Но эти люди все равно бы пришли к взглядам Писарева, только позднее.
А траектория Писарева такова. Безответная любовь к своей двоюродной сестре Раисе Кореневой (в замужестве Гарднер), пребывание в психиатрической клинике (декабрь 1859-го – апрель 1860-го) и два покушения на самоубийство. Решение сосредоточить в себе самом все источники своего счастья, сконцентрироваться на работе, а не на «шалопайстве». И ненависть к эстетике как сведение счетов с иллюзиями юности, с несбыточными мечтами, с тем, что отвлекает от литературно-продуктивной деятельности на благо общества.
Возможно, правы те, кто считает, что неутоленная страсть сделала для идейного развития Писарева гораздо больше, чем чтение книг и литературные знакомства. Скептицизм, рационализм и нигилизм Писарева – это, конечно, оборотная сторона его пылкости, а именно выработанный вследствие жизненных невзгод «механизм защиты».
Наконец, длившееся более четырех лет тюремное заключение такого сугубо книжного человека, как Писарев, до предела сузило его житейский кругозор. С этого момента, по сути, литературные произведения оставались для него единственной возможностью судить о жизни. Отсюда так поражавший современников максимализм (кстати, ослабевший после освобождения).
3. За дилогию «Пушкин и Белинский» (1865) Писарев удостоился эпиграммы Дмитрия Минаева:
Гоним карающим Зевесом,
Двойную смерть он испытал:
Явился Писарев Дантесом
И вновь поэта расстрелял.
Расстрелял. Но не поэта, а культ поэта. И «расстреливать» этот культ необходимо – столько раз, сколько раз он будет поднимать голову. В 60-е годы XIX века Александр Дружинин заявлял: «Хорошо было бы ругнуть еще раз ненавистников Пушкина и придавить их совсем. Говорю по совести, что всякого человека, имеющего дерзость худо думать про Пушкина, я готов бить собственноручно – палкой, бутылкой, камнем или иным обидным оружием». Неудивительно, что, когда в обществе становится слишком много дружининых, возникает спрос на писаревых.
Инициация критика – это проба сил на одном из общепризнанных авторитетов. Именно поэтому мы не ставим в вину Константину Леонтьеву «низвержение Некрасова», Василию Розанову – «оклеветание Гоголя», Владимиру Набокову – «низложение Достоевского». Ведь никто из тех, кто видит пятна на солнце, не отрицает существование солнца.
Самое парадоксальное, что сначала нас со школьной скамьи заставляют склонять шею перед всевозможными авторитетами, начиная с Пушкина и заканчивая мелкотней вроде Окуджавы, выбивают дух независимости и свободы, а потом недоумевают, что в стране с рабской психологией не складывается гражданское общество. А между тем пробуждение независимого мышления могло бы начаться со школьных сочинений на тему «Творческая неудача Пушкина», «Художественные просчеты Гоголя», «Стилистическая небрежность Достоевского».
Писарев нашел критерий, с помощью которого ему удалось развенчать Пушкина, однако сделал это в излишне эпатажной манере, что отметил Николай Шелгунов: «Человеческое стадо устроено так, что вы можете из него вить веревки, но только не делайте этого вдруг и круто. Не сущность задевает людей, а процесс. Писарев был слишком резок и непочтителен. <┘> Напиши Писарев о Пушкине осторожно, а главное – очень скучно и тяжело, все бы нашли его доказательства основательными и полновесными».
Что действительно можно поставить Писареву в вину – так это популяризацию термина «реализм». Будучи теоретически несостоятельным, этот термин оказался очень эффективным во внутрилитературной борьбе – для подавления одними писателями (как правило, менее талантливыми) других писателей (гнушавшихся подобных способов борьбы).
Дмитрий Писарев наивно полагал: «Если у нас народится какой-нибудь Рафаэль или Моцарт, то он ни за какие коврижки не пойдет в машинисты или в медики и наплюет на всякие реалистические проповеди. Значит, реалистическая критика не давит великих талантов, потому что их задавить невозможно. Она только кормит здоровою умственной пищею ту толпу, которую эстетики опаивают дурманом» («Прогулка по садам российской словесности», 1865).
Писарев не знал, что придут времена, когда «наплевать на реалистическую проповедь» станет равнозначно самоубийству. А многим талантливым писателям придется проиграть в изнурительной литературоведческой дискуссии с «реалистами в высшем смысле» из ЧК и других компетентных органов.
